Муха

Всё-таки в дерьме что-то есть, миллионы мух не могут ошибаться. — чаще всего фраза применяется в переносном смысле, стала популярным критическим мемом

Глаза — зеркало души. Только чтобы мухи не узнали об этом.

Где мухи ― там жизнь!^[1]

Мелочи тревожат нас больше всего: легче увернуться от слона, чем от мухи.

Навозные мухи не жалуются на своё меню.

...пуговица Наполеона в виде мухи с крылышками, средняя часть туловища которой была сделана из изумруда, головка из золота, а крылышки из прозрачной слюды с прожилками из платиновой проволоки.^[2]

...такая тишина, что слышно, как мухи пинают от злости ногами клубнику, нарисованную на большом и пустом фаянсовом блюде.^[3]

Видѣ человѣкы нечистыя от племене Афетова, ихъже нечистоту видѣвъ: ядяху скверну всяку, комары, мухы, коткы, змѣя.

Когда составляли в 1862 году десятивёрстную карту империи, вовсе и обозначать не хотели этот город. Но тут поползла муха и сделала точку. Стали эту точку измерять и, оказывается, прямехонько на наш город муха сделала: такая аккуратная была муха, все градусы соблюла, и широту и долготу. Ну, конечно, карту портить жалко, приписали тогда обозначение, — и стал город.^[4]

Во многих местах с днём Семёна-летопроводца связывается «потешный» обычай хоронить мух, тараканов, блох и прочую нечисть, одолевающую крестьянина в избе. Похороны устраивают девушки, для чего вырезывают из репы, брюквы или моркови маленькие гробики. В эти гробики сажают горсть пойманных мух, закрывают их и с шутливой торжественностью (а иногда с плачем и причитаниями) выносят из избы, чтобы предать земле. При этом, во время выноса, кто-нибудь должен гнать мух из избы «рукотёрником» (полотенцем) и приговаривать: «Муха по мухе, летите мух хоронить», или: «Мухи вы мухи, Комаровы подруги, пора умирать. Муха муху ешь, а последняя сама себя съешь».^[5]

Стапелия (или «орденская звезда» — по уникальной форме цветков) была названа так К.Линнеем в 1737 году в честь голландского врача Бодэуса ван Стапеля. <...> Многие стапелии издают сильный запах падали, привлекающий мух, которые способствуют сложной процедуре опыления и здесь же откладывают свои яйца.^[6]:89-90

― Кроме них, он не любит также мух, ― пояснила хозяйка. ― Летом, бывало, увидит в комнате хоть одну, и давай кричать: «Муха, муха!» После этих слов попугай чинно прохаживавшийся по серванту, неожиданно начал декламировать: «Муха, Муха-Цокотуха, позолоченное брюхо. Муха по полю пошла, Муха денежку нашла…» Я не поверил своим ушам.^[7]

Некоторые ответы растений очень медленные (изменение характера роста может происходить несколько дней), другие ― несколько быстрее («разобраться» где верх, а где низ растение успевает уже за 10-15 мин после переворачивания, а через 2 часа ― даже несколько изогнется в нужную сторону). Третьи ответы могут занимать несколько секунд (мимоза стыдливая успевает за такое время сложить листья в ответ на прикосновение) или даже доли секунды (столько нужно венериной мухоловке, чтобы поймать севшую на лист муху. Попробуйте поймать одной рукой муху, которая уселась вам на ладонь, и вы поймете, что это не так-то просто).^[8]

<Обыденные представления> в Южной Корее заключаются в том, что за любую попытку публично сказать о КНДР доброе слово или войти в сношения с её представителями, государство прихлопнет вас одной рукой. Как муху.^[9]

С самого утра душно, жарко, и на открытой веранде, где на рыболовной леске, протянутой от стены до стены, сушится на зиму мята, базилик, а нагретые солнцем виноградные гроздья, растущие на ситцевых занавесках, понемногу превращаются в изюм, лежит и еле дышит такая тишина, что слышно, как мухи пинают от злости ногами клубнику, нарисованную на большом и пустом фаянсовом блюде.^[3]

«Только иерархия может дать ритм в жизни. Если её нет, если будет полное равенство, то это такая тоска, что все мухи передо́хнут.» ^[10]:178

Юнна Мориц в Грузии. Заказывает стакан вина. Там плавают мухи. Юнна жалуется торговцу-грузину. Грузин восклицает:
― Где мухи ― там жизнь!^[1]

Однажды при мне к Серёже заявились совершенно темные люди, с которыми он вел какие-то переговоры. Я видел, как Сережа высыпал на стол содержимое маленького красного бархатного мешочка, в котором у него хранились драгоценности. Среди этих вещей была (как утверждал Сережа) даже пуговица Наполеона в виде мухи с крылышками, средняя часть туловища которой была сделана из изумруда, головка из золота, а крылышки из прозрачной слюды с прожилками из платиновой проволоки. Сережа очень гордился этой диковинкой.^[2]

Петя, глядевший во все глаза на мужика и думавший, что его тотчас начнут сечь, увидел, что Антон Антонович, подходя к нему, сделал из ладони правой руки своей какое-то подобие чашечки, а подойдя еще ближе, принялся тыкать этой чашечкой мужика в ногу; от внимания мальчика не ускользнула большая монета, тотчас же упавшая в чашечку, которая быстро закрылась, как лист не-тронь-меня, когда в него попадает муха.^[11]

В тёплые летние дни около дуба кружились и плясали мухи-подёнки. Каждая жила, порхала и веселилась, а, устав, опускалась в сладкой истоме отдохнуть на один из больших, свежих листьев дуба.

― Всё!.. хорошо! На-ко вот погляди эту штучку. Мясников вынул из-под жилета и подал коридорному какую-то маленькую книжку, которую тот с недоумением взял в руки и долго с тем же недоумением смотрел на нее.
― Это что же будет? ― спросил, наконец, коридорный.
― А это, друг любезный, ― с довольным и веселым лицом проговорил Мясников, ― эта штучка стоит пятнадцать тысяч рубликов! Вот что это такое!
― Этакая муха? Пятнадцать тысяч?..
― Да-да, муха, пятнадцать тысяч… Как ты думаешь? Что? <...>
― Да-да!.. Мала-мала штучка, а какую прорву денег вобрала! Это выражение очень понравилось хозяину книжки.
― Питательная книжка, точно! Именно что впитала!^[12]

Наконец дачники доходят до поселка. Зайкин прощается с рыжими панталонами и идёт к себе на дачу. Дома застает он мёртвую тишину. Слышно только, как жужжат комары да молит о помощи муха, попавшая на обед к пауку. Окна завешены кисейными занавесочками, сквозь которые краснеют блекнущие цветы герани. На деревянных, некрашеных стенах, около олеографий, дремлют мухи.^[13]

Когда половой перечислил ему те немногие кушанья, какие можно достать в трактире, он подумал и сказал:
— В таком случае дай нам две порции щей со свежей капустой и цыпленка, да спроси у хозяина, нет ли у вас тут красного вина…
Затем все видели, как он поглядел на потолок и сказал, обращаясь к половому:
— Удивительно, как много у вас мух!
Мы говорим он, потому что ни половые, ни хозяин, ни посетители трактира не знали, кто он, какого звания, откуда и зачем приехал в наш город. Это был солидный, достаточно уже пожилой господин, прилично одетый и, по-видимому, благонамеренный. По одежде его можно было принять даже за аристократа. Мы заметили на нем золотые часы, булавку с жемчужиной, а в касторовой шляпе его лежали перчатки с модными застежками, какие мы видели ранее у вице-губернатора. Обедая, он всё время старался блеснуть перед нами своею воспитанностью: держал вилку в левой руке, утирался салфеткой и морщился, когда в рюмки падали мухи. Всякий знает, что там, где есть мухи, посуда не может быть чистой: не говоря уж о простых посетителях, даже такие лица, как исправник, становой и проезжие помещики, обедая в трактире, никогда не жалуются, если им подают тарелку или рюмку, загаженную мухами; он же не стал есть, прежде чем половой не помыл тарелки в горячей воде.^[14]

Было жаркое июльское утро. Комната, в которую вошли путешественницы, украшалась двумя жёсткими диванами, обитыми чёрной кожей; перед каждым диваном стоял стол из карельской берёзы; в простенке висело большое зеркало, сверху донизу исцарапанное проезжающими. Несмотря на отворённые окна, было невыносимо душно; целые мириады мух жужжали кругом и нисколько не смущались тем, что на каждом окне стояла тарелка с мухоморами.^[15]

«…Да, да, фиалки, — думал Барсов, — почему фиалки? Как я пришел к фиалкам? Ах да, я начал думать про весну… А раньше? Кажется, я раньше думал об этом в церкви… Я думал о том, что мухи уже оживают, значит, наступила весна, и скоро будет лето. Но зачем, зачем я думал о мухах? Смешной вопрос и совсем не подходящий ни к месту, ни к времени».
Суровая складка глубже легла между его бровями. Тягучие ненужные мысли опять начали лениво цепляться одна за другую. Наконец он вспомнил. Это было сегодня же утром в церкви. Он стоял и глядел машинально на строгое восковое лицо лежащей в гробу знакомой, дорогой и в то же время чуждой женщины… А по ее спокойному лбу в это время ползла муха… Запыленная такая, маленькая, вялая — должно быть, она только что ожила после зимнего сна… И первый раз за эту длинную, как вечность, неделю Барсов испытал на мгновение одно яркое ощущение — ощущение страшного, леденящего ужаса, в котором он ни тогда, ни теперь не мог дать себе отчета.^[16]

Мухи сонно и недовольно гудели по потолку жаркой, тёмной избы.

Первым из них для Груни пришлись мушиные похороны, давно отмеченные Танею на календаре — в первый день сентября. Еще накануне найдено было двенадцать усопших мух; на ночь их положили на белом бумажном листе под образа, и у каждой под головами чуть тронутый осенью, зафиолетившийся листок бересклета. С вечера же из свежих картофелин заготовлены были гроба. Всем ведала Таня; младшие были серьезны, торжественны: печальное торжество, а отчасти и гордость — в первый раз в руках по ножу! Только веселая розовощекая Лена не изменила себе, болтала без умолку и притом всякий вздор, явно не подходящий:
— А что, если б накрыть их, да в печке поджарить, на маслице... да съесть на могилках. Ведь всегда едят поминальный обед! Вот вкусно-то было бы! Вот радость-то!
Насти Прасковьиной не было, некому было забавницу поддержать, но она и одна не унывала:
— А лапки на завтрак! Соберем мушиных детей, подвяжем салфетки, и так-то накормим!..
Таня священнодействовала; она сама вырезала кресты, никому не доверяла. Один гроб вышел побольше, и на нем она изобразила восьмиконечный крест.
— Это для мушиной любимицы, — сказала она, немного подумав. Все на неё поглядели. — А у мух нет ни царей, ни цариц, — разъяснила Таня серьезно, — но у них есть любимицы; их выбирают за доброту.^[17]

В одном тоже вот... знакомом доме... у Петровых... Петровы были у меня такие... знакомые... Так у них — поставили ёлку посредине, а она стояла, стояла да как бухнет на пол, так одну девочку напополам! Голова к роялю отлетела, ноги к дверям,
К моему удивлению, этот ужасный случай не производит никакого впечатления. Будто не живой ребёнок погиб, а муху на стене прихлопнули.

История начинается неподалёку от него, с флоры прекрасного архипелага, там, где крупная гортензия в объёмистом вазоне со следами земли наполовину скрывает за облаками своих бледно-голубых и бледно-зелёных соцветий пьедестал мраморный Дианы, на которой сидит муха.^[18]

А всё началось с мух. Изумрудных, блестящих, металлических, тучей накинувшихся на меня в глубине леса. Они облепили моё лицо, путались в волосах, бились с размаху в глаза, мгновенно и больно жалили. Комару, чтобы укусить, надо пристроиться, выпустить жало, проткнуть кожу, а эти изумрудные разбойницы шли в атаку шильцем вперёд и наносили укус с лету. Вначале мне было смешно, потом досадно, а потом страшно. Я бросился наутек, они преследовали меня до высоковольтной линии, там зависли на краю леса зелёным роем, взныли не мушиным, а дикого пчелиного роя гудом и сгинули. Я уже писал об этом, да, кажется, не однажды, настолько потрясла меня мушиная агрессия. Четверть века хожу я в наш лес, и никогда со мной подобного не случалось. И мух таких, изумрудно-металлических и остервенелых, я сроду не видел.^[19]

‎И Муха всем жужжит, что только лишь она
‎О всем заботится одна.
Меж тем лошадушки, шаг за́ шаг, понемногу
‎Втащилися на ровную дорогу.

Две Мухи собрались лететь в чужие кра́и,
И стали подзывать с собой туда Пчелу:
‎Им насказали попугаи
О дальних сторонах большую похвалу.
Притом же им самим казалося обидно,
‎Что их, на родине своей,
‎Везде гоняют из гостей;

Обласканный не по заслугам,
И вам и вашим всем подругам
Крылов из кельи шлёт поклон,
Где, мухою укушен он...^[20]

‎«Но и о том дошли мне слухи,
‎Что никому ты не мила,
‎Что на пирах лишь морщатся от Мухи,
Что даже часто, где, покажешься ты в дом,
‎Тебя гоняют со стыдом».—
«Вот», Муха говорит: «гоняют! Что́ ж такое?
Коль выгонят в окно, так я влечу в другое».

Красного лета отрава, муха досадная, что ты
Вьёшься, терзая меня, льнёшь то к лицу, то к перстам?

Влюблённый в муху с давних пор,
Вздыхая, жук сел на забор:
— О, будь моей женою, муха,
И тела моего, и духа!

Мухи, как чёрные мысли, весь день не дают мне покою:
Жалят, жужжат и кружатся над бедной моей головою!
Сгонишь одну со щеки, а на глаз уж уселась другая,
Некуда спрятаться, всюду царит ненавистная стая,
Валится книга из рук, разговор упадает, бледнея...
Эх, кабы вечер придвинулся! Эх, кабы ночь поскорее!^[21]

Легко порхает,
Жужжит, не знает,
Что́ так внимал ей — Фараон.
И будет виться,
И так кружиться
На тризне крайней всех, всех времён.

Любил чистоту он, как юноша ром,
Чуть что, багровел он, как свёкла,
Зато даже мухи не смели при нём
Садиться и гадить на стёкла...^[22]

Мух пас тух,
Клён пас лён,
Кто пас мух,
Тот пас лён.

Колотушка тук-тук-тук,
Спит животное Паук,
Спит Корова, Муха спит,
Над землей луна висит.
Над землей большая плошка
Опрокинутой воды.
Спит растение Картошка.
Засыпай скорей и ты!^[23][24]

Где в шлеме зарыты черные деньги
И далее луна бородата, как быль, ―
Я в мухе увидел автомобиль
В его лилипутной модели.
Итак, оборвано чувство родства.
Я разлюбил тебя, Тацит;
Город тащил меня, город звал
Тысячью ассоциаций.^[25]

поглядите мухи в небо
там сидит богиня Геба
поглядите мухи в море
там уныние да горе
над водой колышат пар.^[26]

Иное насекомое
Жалеешь – пусть живет.
Но муха всем знакомая
Нагла и нагло прет.
Муху ядами травите,
Не жалейте!
Мухоловками ловите,
Бейте, бейте!^[27]

Иду тропою тихим шагом
И вдруг, с кулак величиной,
Каким-то бешеным зигзагом
Взлетает муха предо мной.
В хрусталь из душного застенка
Жужжа врывается она.
Зловещим натрия оттенком
Сверкает синяя спина.
И трупного удушье духа
Всемирную колышет жуть…
Огромная слепая муха
В разъятую влетает грудь.^[28]

Прилетела муха, говорит ежу: ―
Ж-ж-ж-ж-у!
Ёж пожал плечами,
про себя подумал:
― Дура.
Муха зажужжала около ежа: ―
Ж-ж-ж-ж-а!
Еж ожесточился,
выговорил четко: ―
Убирайся к чёрту.

Уходя, уходи, ― это веку
Было сказано, как человеку:
Слишком сумрачен был и тяжел.
В нишу. В справочник. В библиотеку.
Потоптался чуть-чуть ― и ушел.
Мы расстались спокойно и сухо.
Так, как будто ни слуха, ни духа
От него нам не надо: зачем?
Ожила прошлогодняя муха
И летает, довольная всем.