Как историки изучают эмоции и зачем это нужно

— Когда возникла история эмоций?

— До 1980-х были историки, которые интересовались эмоциями или писали работы на близкие по темам сюжеты. Правда, все это подавалось под соусом психоистории или истории ментальностей. Термина как такового не было.

Если следовать официальной версии, история эмоций появилась в 1985 году после публикации Питера и Кэрол Стернс. Они заявили о новом направлении, которое назвали «эмоционологией», и предложили изучать, какие эмоции считались нормой в прошлом. Термин возник, запустилась серия книг в одном из научных издательств Нью-Йорка — то есть, историю эмоций начали признавать… Но потом, лет на десять, о ней перестали говорить. Вторая волна интереса к направлению всколыхнулась уже в 2001 и 2006 годах, с появлением новых публикаций.

Мало говорят и о том, как выглядела советско-российская ветвь истории эмоций. Но ведь она была — пусть и не имела официального названия. Схожие по теме исследования вели известный историк Борис Поршнев и мой научный руководитель Сергей Яров. Свою лепту внесли и Юрий Лотман, и Михаил Бахтин… Словом, все это не стоит упускать из виду, хотя само направление активнее развивалось на Западе.

В наши дни уже есть профессиональные ассоциации, конференции, журналы, исследовательские центры, посвященные истории эмоций. Вряд ли направление быстро исчезнет. Но вот измениться вполне может: сейчас некоторые историки эмоций предпочитают говорить, что они изучают скорее человеческий опыт (history of experience).

— Чему обязано развитие истории эмоций?

— Прежде всего, развитию исторической науки. Новые направления возникли в тот момент, когда историки поставили под сомнение точность знаний. Тогда же они начали уделять внимание языку, исторической памяти и многому другому. Социология и антропология тоже сыграли важную роль: они вывели рассуждения об эмоциональном опыте на новый уровень. Например, социолог Ева Иллуз довольно много пишет о романтической любви — но смотрит, как чувства изменились из-за современной культуры потребления. В классической социологии это не так распространено.

Эмоции оказались важными из-за того, как сильно распространился психологический язык. Причем во всех областях — от истории до политики. Это заметно даже по повседневности: раньше о душевных травмах говорили только те, кто пострадал от тяжелых событий, сейчас — и те, кому нахамили в магазине. Поэтому игнорировать эмоции для исследований было бы опрометчиво.

— Что нового дает взгляд историка?

— Ученые, которые изучают эмоции, часто принимают эмоции за статичные объекты наблюдения. Особенно часто этим грешат психологи, которые делают выводы о человеческих эмоциях на выборке своих студентов. Но ведь страх американской студентки в 1980-е — совсем не тот же, что у советской студентки в 1930-е. Историкам важно смотреть на эмоции как на что-то меняющееся, отвечать на вопрос о том, почему эти изменения произошли. Внимание к времени и географии здесь неизбежно.

История эмоций важна и самим историкам, потому что помогает лучше понять разные периоды времени, какие-то части жизни, которые до этого игнорировались. А если считать, что эмоции могут влиять на важные решения людей — в том числе политические — то понимать их природу в истории вдвойне важно.

— Когда историки исследуют эмоции, что они изучают на самом деле?

— Здесь есть разногласия. Одни говорят, что можно проникнуть в эмоциональный опыт людей прошлого, узнать, что они чувствовали на самом деле. Другие считают, что заглянуть в прошлое через эмоции нереально: историкам остаются только тексты и автобиографии. И те и другие в чем-то правы, но с первым тезисом больше сложностей.

Даже если нам захочется понять людей прошлого, возникнет проблема с языком. Не каждый будет описывать свои чувства и дела словом «эмоция». Термин окажется навязанным. Лучше обратиться к тем словам, которые использовались на самом деле. 

Вторая сложность хорошо видна на истории раннего Советского Союза, где были не только приватные эмоции, но и предписанные. И вторые часто считают идеологической шелухой. Но я бы, наоборот, советовал к ним присмотреться. То, как люди воспроизводят этот официальный язык, может быть крайне интересно.

Еще одно разночтение — как в действительности меняются эмоции. Одни историки считают, что есть базовые эмоции: меняется только объект, на который они направлены. Так, например, со страхом: в годы холодной войны боялись атомной бомбы, в 2020 году — коронавируса. Но есть и другие историки: они утверждают, что сами эмоции могут угасать. Такой пример приводит немецкий историк Уте Фреверт в книге, посвященной истории дуэлей. Если в начале XIX века на поединки толкало чувство чести, то к концу XIX и началу XX веков оно перестало быть определяющим — и практика отпала сама собой.

— По каким источникам можно изучать историю эмоций?

— Чаще всего исследователи используют дневники и письма, произведения искусства и литературы. Личные документы рефлексивнее, а в романах однозначнее прописаны конфликты, характеры героев… Смотреть на более эмоциональные тексты, в целом, удобнее. Но мне хотелось бы уйти от представления, что историю эмоций можно изучать только так. Хорошие примеры можно найти в книге Яна Плампера «История эмоций». Так, например, он ссылается на исследования археологов, которые пытались реконструировать чувства людей прошлого по тому, как захоронения организованы в пространстве. 

У меня тоже были проекты по истории эмоций, и мне показалась крайне продуктивной работа с юридическими документами: материалами следственных дел, протоколами судебных заседаний… Интересно наблюдать за тем, как подсудимые описывают себя и свою мотивацию. Причем это самые разные люди: не только творческая интеллигенция или дворяне, но и рабочие, которых по другим источникам не особенно слышно.

— Могут ли историки понять, что конкретно стоит за какой-то эмоцией прошлого?

— Все зависит от того, какую методологию мы выберем. Но такая возможность есть. Например, историк Adam Zientek написал статью о французских солдатах времен Первой мировой войны. Чтобы заглушить страдания и скуку, они довольно много пили, а потом устроили мятеж. Работа получилась обстоятельной: историк не только объяснил, как алкоголь воздействует на организм человека, но и по документам восстановил, что происходило с этими солдатами, — буквально по часам. Получилось вполне убедительно! Хотя, по моим ощущениям, чтобы доказать, что люди могут набедокурить пьяными, никакая нейронаука не нужна…

Еще один вариант — искать расхождение с нормой по дневникам и переписке. Смотреть, где человеку положено чувствовать одно, но он испытывает совсем другие эмоции. Тут, конечно, многие ломают копья и задаются вопросом, насколько все это убедительно. Да, историю эмоций часто критикуют за интерпретативность. Но и доказательства найти вполне реально, пример с солдатами это показывает.

— Приглядимся к примерам. Рассмотрим советское счастье — о чем оно может рассказать?

— У Шейлы Фицпатрик есть довольно любопытная статья о 1930-х годах в СССР, где она противопоставила тоску и счастье. На самых разных источниках, в том числе на советских газетах, она показала, что счастье было предписываемой эмоцией. То есть, если ты живешь в Советском Союзе, то должен быть счастлив автоматически. И конечно, это была публичная эмоция, ее нужно показывать другим.

Счастье в раннем Советском Союзе могло быть только коллективным. Саморазвитие и радость от этого процесса, как это было принято на Западе в то время, считались в принципе невозможными. Позднее переход к такой модели произошел, однако оптимизм все равно остался важной частью советского проекта. Даже 80-е до самых последних дней были устремлены в будущее.

Тоска — антипод советского счастья. Она была исключительно приватной и не поощрялась. Переживать, конечно, никто не запрещал, но горечь должна была касаться чего-то личного, а не общественного или политического. Если вдруг горевание становилось публичным, его резко осуждали.

— Другой пример — европейская меланхолия XVIII — XIX веков. Что она говорила об обществе того времени?

— У шведской исследовательницы Карин Юханнисон есть книга — «История меланхолии». Там она показывает, как это понятие менялось с XVIII века вплоть до наших дней в самых разных странах. Юханнисон удалось проследить эволюцию самого термина, того, что под ним подразумевалось — психологическое выгорание, чувствительность, сплин, нервозность и многое другое.

Иногда эмоция — продукт не всей культуры, но группы людей. С меланхолией именно такая ситуация. Поначалу диагноз «меланхолия» — а она изначально была медицинским термином — получали аристократы и высокообразованные люди. Постепенно меланхолия стала символом исключительности и утонченности, и люди начали все чаще находить в себе ее черты и проявления. Быть меланхоличным — значит, быть тонким и умным. Похожая ситуация наблюдалась в XIX веке с туберкулезом. Это заболевание долго было популярным, считалось, что ему наиболее подвержены творческие и особенно чувствительные люди. Но конечно, существовали исключения из такой картины мира: например, в индустриальной Британии чахотка была широко распространена среди рабочих. 

Но даже внутри одной группы меланхолия не всегда была одобряемой. Во времена Гете публично выказывать свои эмоции разрешалось только мужчинам. Подобное поведение женщин считалось непристойным.

— Что в целом вы посоветуете почитать тем, кому интересна история эмоций?

— Я уже упоминал «Историю эмоций» Яна Плампера — это действительно хороший учебник. Мне нравится, что он не только на историках зациклен. Место для социологии и антропологии там тоже нашлось. Можно изучить самые разные подходы и выбрать тот, который больше нравится.

Еще мне хотелось бы порекомендовать работы историка Владислава Аксенова. У него недавно вышла книга, посвященная эмоциям, слухам и образам времен Первой мировой войны. Это довольно удачный и объемный труд, который позволяет взглянуть на переломное время под другим углом: через небылицы, которыми делились люди, и патологические проявления чувств.

И возможно, я посоветую статью Katie Barclay “Falling in Love with the Dead” — за саморефлексию. Там она описывает не только эмоции, которые изучает, но и свои собственные.