По распространённости во Вселенной неон занимает пятое место после водорода, гелия, кислорода и углерода. Его температура кипения близка к абсолютному нулю: −246,05 °C. Как простое вещество представляет собой инертный одноатомный газ без цвета и запаха. Обнаружен (наряду с ксеноном и аргоном) в июне 1898 года путём вывода из жидкого воздуха водорода, кислорода, аргона и углекислого газа. Название происходит от греч. νέος — новый (газ). Из всех стабильных элементов второго периода неон — самый малораспространённый на Земле. Существует три стабильных изотопа неона: 20Ne (90,48 %), 21Ne (0,27 %) и 22Ne (9,25 %). Кроме трёх стабильных нуклидов неона, существует ещё шестнадцать нестабильных изотопов. Повсеместно преобладает лёгкий 20Ne.
За пределами научной литературы словом «неон» чаще всего называют светящуюся рекламу, при этом не имеет значения, какой именно газ находится в газоразрядных трубках.
Неон был открыт У. Рамзаем в 1898 году. <...> Увидев необычное свечение, он воскликнул: «new one!» Так возникло название газа «неон», что по-древнегречески значит «новый».[6]
Блестит мокрая мостовая. Среди черноты освещенные мёртвым неоновым светом окошки ― в каждом мёртвое лицо.[7]
— Григорий Козинцев, «Тут начинается уже не хронология, но эпоха...», 1960-е
Есть у неона черта, резко выделяющая его среди других благородных газов. Это ― ярко-красный цвет излучения <...> словосочетание «неоновый свет реклам» стало избитым газетным штампом.[6]
Известно, что тяжёлые инертные газы оказывают на организм человека и животного наркотическое действие. Неону это свойство также присуще, но в очень малой степени, так как мала растворимость неона в жирах, крови, лимфе и других жидкостях организма.[6]
Причину неоновой бедности нашей планеты учёные усматривают в том, что некогда Земля потеряла свою первичную атмосферу, которая и унесла с собой основную массу инертных газов. Они ведь не могли, как кислород и другие газы, химически связаться с другими элементами в минералы и тем самым закрепиться на планете.[6]
Представьте себе фейерверки, озаряющие юпитерианскую ночь триллионами ярко-малиновых линий, которые уже получили среди учёных название неоновый дождь.[13]
Результаты, полученные с прибором Томсона, оказались поразительными. После того как с его помощью были определены атомные веса водорода, углерода, азота и кислорода, которые оказались соответственно равными 1, 12, 14 и 16, исследованию был подвергнут газ неон. Совершенно неожиданно вместо параболы, отвечающей атомному весу 20,2, обнаружились две параболы: одна более яркая, соответствующая числу 20, и другая более слабая с числом 22. В связи с этим Астону было поручено непосредственно проверить, что неон действительно состоит из двух «пеонов» с равными атомными весами. После двукратной неудачи Астону удалось произвести частичное разделение неона, пропустив его несколько тысяч раз через глиняную трубку, после чего та порция газа, которая, диффундирована быстрее, имела в окончательном итоге атомный вес 20,15, а другая 20, 28. Такой сравнительно ничтожный результат громадной работы побудил Астона усовершенствовать «метод парабол» с целью получения более отчетливых и совершенно бесспорных данных.[2]
— Фёдор Пермяков, «Изотопы», 1936
Рамзай взял 15 литров аргона, запер их в стеклянный баллон, а баллон погрузил в полученный от Хэмпсона жидкий воздух. Аргон сильно охладился и тоже стал жидким. Тогда Рамзай принялся медленно выпаривать его. Первые пузырьки пара он перевел в спектроскопическую трубочку и пропустил через нее ток. Газ в трубочке загорелся оранжево-красным огнем. Когда Рамзай стал смотреть в спектроскоп, он увидел множество ярких оранжевых линий. Эти линии лежали в спектре на тех местах, где не горят линии ни одного из веществ, известных химикам раньше. Значит, Рамзаю опять удалось найти какой-то, до той поры неведомый газ. Рамзай сразу же придумал для нового газа имя. Он решил назвать его неоном. Неон — по-гречески значит «новый». Но в спектре были не только незнакомые линии нового газа неона. Рядом с ними горела и желтая линия. Она была тусклой, но все же Рамзай ее заметил. Он точно измерил ее положение в спектре. Сомнений у него больше не оставалось. Это была желтая линия D3, спектральная линия гелия. Значит, все-таки Рамзай оказался прав. Гелий — таинственный солнечный газ — и в самом деле содержится в воздухе. Вместе с воздухом он окружает нас со всех сторон и входит в наши легкие.[1]
Очень немногие химики могли похвастаться тем, что держали в руках хотя бы крохотный пузырек неона или гелия. А криптон и ксенон еще и в наше время редко можно найти в химической лаборатории, несмотря на то что после их открытия прошло уже немало лет. И это понятно: на литр воздуха приходится криптона всего только 1 кубический миллиметр, а ксенона еще того меньше. И добыть их из воздуха очень трудно. Только аргон и неон давно перестали быть редкостью. Их добывают из воздуха на химических заводах. В Москве на заводе «Сжатый газ» есть машина, выпускающая 2 1/2 тысячи литров аргона в час. Скоро станут добывать на заводах и криптон и ксенон.[1]
Намного позже, в 1923-1925 гг., Р. Форкран тем же методом синтезировал гидраты криптона и ксенона, которые оказались значительно устойчивее гидрата аргона. Таким образом, гидраты были получены только для трех инертных газов, а для остальных ― радона, неона и гелия ― они оставались неизвестными. Открытие этих гидратов, которые бесспорно доказывали реальность существования каких-то соединений инертных газов, весьма долго оставалось для многих непонятным и удивительным. Некоторую ясность в этот вопрос внесли исследования советского химика Б. А. Никитина по химии радона и других инертных газов, проведенные в период с 1935 по 1952 г. <...> Никитину впервые удалось получить кристаллогидраты радона и неона.[3]
Неон ― элемент нулевой группы, завершающий второй период системы элементов. Его существование и ряд свойств предсказал У. Рамзай, он же открыл неон в воздухе в 1898 году. Неон ― подлинно благородный газ, редкий и рассеянный на Земле. Химические соединения неона не получены, а клатратные (молекулярные) соединения в обычных условиях неустойчивы. По свойствам неон близок к гелию. Он легче воздуха в 1, 44 раза, мало растворим в воде и органических жидкостях, заметно адсорбируется углем и другими веществами лишь при глубоком холоде. В природе существуют три стабильных изотопа неона: Ne20, Ne21 и Ne22. На Земле и во Вселенной преобладает легкий изотоп Ne20. Искусственно получены три радиоактивных изотопа неона: Ne18, Ne19 и Ne23 с периодами полураспада соответственно 3,6; 17,7 и 37,6 секунды. <...> Получают неон из воздуха. Первая фракция, выделяемая при низкотемпературной ректификации воздуха, содержит гелий, неон и азот. Неон ― дорогой газ, он намного дороже аргона и гелия. В течение многих лет он применялся главным образом в газосветных лампах, дающих характерное красное свечение. Сейчас значительную часть получаемого неона использует криогенная техника ― аппаратура, работающая при сверхнизких температурах. Неон был открыт У. Рамзаем в 1898 году. <...> Увидев необычное свечение, он воскликнул: «new one!» Так возникло название газа «неон», что по-древнегречески значит «новый». <...> Из чего возник мировой неон? Этот вопрос ― часть общей проблемы происхождения химических элементов во Вселенной. Физики подсчитали, что ядро неона-20, как и ядра других легких элементов с массовыми числами, кратными четырем, легче всего получается при слиянии ядер гелия на горячих звездах, где температура достигает 150 миллионов градусов и давления колоссальны…[6]
Для неона характерны также высокая электрическая проводимость и яркое свечение при пропускании электрических разрядов. Есть у неона черта, резко выделяющая его среди других благородных газов. Это ― ярко-красный цвет излучения, причем интенсивность и оттенки свечения неона сильно зависят от напряжения тока, создающего электрический разряд, и примесей других газов. Спектр неона богат, в нем выделено более 900 линий. Наиболее яркие линии составляют пучок в красной, оранжевой и желтой части спектра, на волнах от 6599 до 5400 ангстрем. Эти лучи значительно меньше поглощаются и рассеиваются воздухом и взвешенными в нем частицами, чем лучи коротких волн ― голубые, синие, фиолетовые. Оттого свет неоновых ламп виден лучше и дальше, чем свет иных источников, и словосочетание «неоновый свет реклам» стало избитым газетным штампом.[6]
В общем-то неон ― лёгкий газ: он легче воздуха в 1,44 раза, легче аргона почти в 2 раза, но тяжелее гелия ― в 5 раз. По комплексу свойств он ближе к гелию, чем к аргону, и вместе с гелием составляет подгруппу лёгких инертных газов. Неон сжижается при температуре ― 245, 98° C. А точка плавления неона отстает от точки кипения всего на 2,6° C ― рекордно малый диапазон, свидетельствующий о слабости сил межмолекулярного взаимодействия в неоне. Благодаря этому твёрдый неон получается без особого труда: достаточно недолго откачивать пары над жидким неоном, чтобы он отвердел.[6]
Известно, что тяжёлые инертные газы оказывают на организм человека и животного наркотическое действие. Неону это свойство также присуще, но в очень малой степени, так как мала растворимость неона в жирах, крови, лимфе и других жидкостях организма. Чтобы появились первые симптомы наркоза, необходимо вдыхать смесь неона с кислородом под давлением не меньше 25 атмосфер. Для неона характерны также высокая электрическая проводимость и яркое свечение при пропускании электрических разрядов. Есть у неона черта, резко выделяющая его среди других благородных газов. Это ― ярко-красный цвет излучения, причём интенсивность и оттенки свечения неона сильно зависят от напряжения тока, создающего электрический разряд, и примесей других газов. Спектр неона богат, в нем выделено более 900 линий.[6]
Как видно из диаграммы, неон ― самый малочисленный обитатель Земли из всех элементов своего периода. Это характерно для всех инертных газов, несмотря на то, что они ― элементы с чётными массовыми числами (таким элементам обычно присуща большая распространённость). «Земная» диаграмма резко контрастирует с «космической»: в газовых туманностях и некоторых звёздах неона в миллионы раз больше, чем на Земле. Концентрации неона в мировой материи неравномерны, в целом же по распространенности во Вселенной он занимает пятое или шестое место среди всех элементов. Неон обильно представлен в горячих звездах ― красных гигантах, в газовых туманностях, в атмосфере внешних планет солнечной системы ― Юпитера, Сатурна, Урана, Нептуна.[6]
Большинство читателей видели, как гелий и неон красочно светятся в стеклянных трубках – так называемых неоновых лампах. Трение, возникающее при перемещении капелек этих элементов, плавающих в атмосфере Юпитера, может возбуждать атомы газов аналогичным образом, так что капельки напоминают жидкие метеоры. Таким образом, если сравнительно крупные капли падают достаточно быстро и достаточно далеко, то кто-нибудь, парящий прямо над поверхностью водородного юпитерианского океана, мог бы взглянуть в кремово-оранжевые небеса планеты и полюбоваться невообразимым световым шоу. Представьте себе фейерверки, озаряющие юпитерианскую ночь триллионами ярко-малиновых линий, которые уже получили среди учёных название неоновый дождь.[13]
Была уже ночь, когда мы сошли с поезда. Вот он ― «ночной сумасшедший Париж!» Но такой ли уж он «сумасшедший»? Да, действительно, всю ночь пылает неоновый пожар на Елисейских полях, радуют глаз огни Больших Бульваров, пляшут светящиеся рекламы кабаре Монмартра, зазывают «весёлые» площади Клиши ― Бланш ― Пигаль. Но ночной Париж ― это Париж туристов. Всюду звучит разноязычная речь. Туристы любуются полуголыми «девочками» в Лидо, Фоли-Бержер, Мулен-Руж и совсем голыми в многочисленных других «буат де нюи» ― ночных кабаре, клубах, кабаках.[4]
Утро. Улица. Оглушение гораздо большее, чем в Париже: там ― иная ширина. Вопли распродаж. Беснование товаров, цифр. Кино. Неоновый вопль. Тошно уже от фотографий: шприц, воткнутый в ляжку. Слишком большое все: груди, буквы, пистолеты. Рок-н-ролл. Девка в тигровом трико. Вокруг давка парней, обнаженных до пояса. Груди, мяса, ляжки, кулаки, мышцы. Ненависть к такому кино. <...> Зажгли неоновый свет. Порт. Разведение моста. Портовые кварталы ― «запрещенная полицией» проституция. Проституция 20-х годов ― крикливая, вульгарная. Здесь ― мертвые, неподвижные маленькие клеточки среди черных улиц. Блестит мокрая мостовая. Среди черноты освещенные мёртвым неоновым светом окошки ― в каждом мертвое лицо.[7]
— Григорий Козинцев, «Тут начинается уже не хронология, но эпоха...», 1960-е
Режиссёр, которого только и интересуют в картине крупные планы красивой бабы, детективная погоня да лакированный пол. Просто пошлость, и пошлость неоновая. Пошлость модных витрин капиталистического города. Этот период кинематографии в полном смысле «безродно-космополитический».[7]
Кое-где близ станции подземки или электрички в эту неразбериху одноэтажных деревянных домов вкраплены торгово-увеселительные кварталы. По вечерам там щедро полыхает неон, а в соседних переулках самая что ни на есть сельская глушь: ни фонарей, ни пешеходов. Причем речь идет не о каких-то окраинах: такова японская столица и в пятнадцати минутах и в полутора часах езды от центра.[14]
― Сорок семь от борта до борта. Он погасил свет, и нам открылся широкий вид в ночь и на Антверпен ― далекие шпили соборов в ночном городском зареве, факел горящего газа, черные провалы новых небоскрёбов. И близко неоновая надпись на стенке дока: «НЕ БРОСАТЬ ЯКОРЕЙ!» Надпись отражалась в нефтяной воде.
― Не будем, не будем бросать, успокойтесь! ― пробормотал старый капитан. ― А то его потом и не отмоешь…[15]
Внизу, как и в любой другой вечер, горели редкие фонари и окна. Источников света, достаточно ярких для того, чтобы возникло хотя бы слабое желание направиться к ним, было мало ― две ресторанные вывески, розовая неоновая язвочка «А/О ЛЮЭС» на углу темной башни пансионата и мерцающее зарево расположенной рядом танцплощадки. С высоты она была похожа на большой раскрытый цветок, все время меняющий цвета и вместо запаха источающий музыку, которая была слышна даже здесь. Инстинкт гнал к этому цветку всех окрестных насекомых каждый раз, когда чья-то лапка включала электричество, и Митя решил спуститься посмотреть, что там сейчас происходит.[16]
Шестого ноября, нагруженный чемоданами и свертками, я вернулся в Москву, расцвеченную гирляндами и транспарантами к предстоящему всенародному празднику. На Киевском вокзале светился вновь установленный по случаю торжества неон: «Партия ― это ум, честь и совесть нашей эпохи!» И мне стало невыносимо больно за эпоху, которая не стесняясь бахвалилась своими пороками.[10]
Но первым гитарным театром была Таганка, и в первом своем гитарном спектакле прокричала в усилители: Рок-н-ролл, об стену сандалии! Ром в рот. Лица как неон. Ревет музыка скандальная… Рок! Рок! Sos! Sos![11]
Ты мне испортил все удовольствие, ― вставая, с холодным бешенством сказала Служкину Кира. Служкин только стонал и держался за голову, волоча ноги. Они вывернули из-за угла кинотеатра на площадку. Уже совсем стемнело ― по-осеннему густо, мглисто, неровно. Синий неоновый свет передней стеклянной стены кинотеатра выпукло и однотонно выделял ряд блестящих автомобилей, похожих на клавиши рояля. ― Вон наш экипаж.[17]
Пелевин сам симулирует Сорокина, а дискурс его романов — язык рекламы и СМИ вперемешку с языком книжонок по дзен-буддизму и каббалистике. Мне лично эта мешанина очень и очень нравится своей необязательностью. Её можно читать, а можно и не читать. После чтения в голове вспыхивает привычный неон реклам и телеэкрана. И очень приятно, что это неон уже отгоревших реклам и уже потухшего (чуть не сказал «протухшего») телеэкрана.[18][19]
От метро «Порт Дофин» я взял вправо, к площади Виктора Гюго с ее бесчисленными углами и вышел к Триумфальной арке, как всегда освещенной сильными прожекторами. А дальше ― всеми своими проезжими руслами и пешеходными рукавами, всплесками неона и криптона, круговертью рекламы, набегающими желтыми волнами подфарников и убегающими красными волнами тормозных огней ― текли Елисейские поля. Насытясь светом и шумом, я свернул к садам Тюильри, к набережным, пошел в обратную сторону.[20]
Мы уже подъехали к клубу. Кончились последние сосны, раздвинулись темные створки никак не помеченных ворот, мимо проплыл КПП, потом дорога нырнула под землю, и в глубине подземной стоянки замерцали синим неоном слова: Haute SOS.[21]
― Почему «высокий СОС»? ― спросил меня Тар. ― Эз говорил, что это в ста метрах под землей. <...>
Мы вплывали в длинное ущелье ― как бы гигантскую улицу, вырубленную в скале. В ее отвесных каменных стенах были прямоугольные углубления, похожие на окна. Стоило остановить на таком окне взгляд, и оно делалось прозрачным. За одним была ночная улица, горящая разноцветным неоном. За другим ― дом у реки, лес и вечернее небо. За третьим ― разноцветные домики на сваях возле утреннего моря.[22]
И житель равнодушный городской С покорностью и скукой небывалой В который раз гудящею толпой Пройдет ― столикий ― по вокзальным залам.
В который раз… Но вот однажды он
Помедлит вдруг у кованой решетки…
И в этот миг стремительный и четкий,
Когда над городом разлит неон.[23]
На голубом ― причудливые блики,
Их отражения на встречных лицах.
Ты рядом, странно новый и двуликий,
И бархатные шепчутся ресницы. И все кругом, как сон… Фата-моргана. На белом кружеве алеют маки. Вдали маячат контуры экрана И огненные вспыхивают знаки.
Идем в молчаньи… Снеговые волны
Потоком белым вырвались из плена.
И отсветом невидимого горна
На них блуждает розовая пена.[23]
Там, в отдаленьи, ― опущены стрелами в воду,
Переливаются береговые огни.
Синий неон на веранде яхт-клуба поодаль
Пестрой циновкой на воду отсвет уронил. Там, вдалеке ― говорливый и суетный город, С криками радио, с блеском реклам и витрин. С жаждой сенсаций и скукой пустых разговоров, С мерным жужжаньем тяжелых и мертвых машин.
Это все там, за горящим во тьме ожерельем
Странной тоской овевающих зыбких огней, ―
Здесь же мы только вдвоем, как в неведомой келье,
В мраке и в звездах, как в призрачном царстве теней.[23]
И в комнате казалась неслучайной
Лишь сложенная пополам газета,
Что я сжимал мертвеющей рукой.
Бомбят Мадрид! Бомбят Мадрид? Бомбят!
О, эти дьяволы ночного неба,
Огни реклам, прожектора, неон ―
Слепой огонь над входами борделей.
И надписи на Эйфелевой башне,
Семь страшных букв, тоскливый «Ситроен»![24]
Не пуля была на излете, не птица ―
Мы с нашей эпохой ходили проститься.
Ходили мы глянуть на нашу судьбу,
Лежавшую тихо и смирно в гробу.
Как слабо дрожал в светотрубках неон.
Как тихо лежал он ― как будто не он.
Не черный, а рыжий, совсем низкорослый,
Совсем невысокий ― седой и рябой,
Лежал он ― вчера еще гордый и грозный,
И слывший и бывший всеобщей судьбой.[25]
— Борис Слуцкий, «Не пуля была на излете, не птица...», 1953
Пойдём за ним. Умножась, он Течет по улице, безликий. Мигает огненный неон, Бросая радостные блики.
И ты прочтешь звериный страх
В пустых зрачках чужого мира.
При корне древа в теплый прах
Уже положена секира.[26]
И этот род схоластики виной
тому, что она чуть не утопилась.
Нашла уж мост, но грянула зима.
Канал покрылся коркой ледяной.
И вновь она к прилавку торопилась. Ресницы опушила бахрома.
На пепельныеволосы струит
сияние неоновая люстра. Весна ― и у распахнутых дверей
поток из покупателей бурлит.
Она стоит и в сумрачное русло
глядит из-за белья, как Лорелей.[5]
Нередко Бессмертия ищем
Мы только лишь в прошлом своем,
И молимся мы корневищам
И пнищам осанну поем,
Чтоб после кричать: «Мы не мы! Я
Не я! Ты не ты! Он не он!»
И озаряет немые
И странные сцены Неон.[8]
Вот и слово прошло по прокатному стану неона,
сквозь двумерную смерть и застыло багровой короной
над пустым магазином, над потным челом мирозданья, нашатырной тоской проникая в потемки молчанья. <...> Две бумажки твои догорят, задыхаясь от вони, по прилавкам твоим разбредутся быки или кони, и, неоновой кровью и деньгами в прах истекая, беспробудные толпы замрут, как тоска городская.
Но нельзя подчиняться, чему еще можно открыться.
На оттаявший голос поднимутся скорбные лица.
И засохнет, как кровь, посреди шевелящихся денег
так похожий на твердь и на черный пейзаж муравейник.[28]
С мороза в кухню. ― Как Москва?
Хотите кофе или чаю? ―
Но вдохновение родства
Я за версту предвосхищаю.
Единомышленники. Звон Металла и глагол эпохи. Поземкой город занесен.
Неона бледные сполохи
Лишь углубляют черноту.
Беседу, светлую, как вьюга,
Легко вести, слова друг друга
Подхватывая на лету.[29]
— Александр Сопровский, «С мороза в кухню. — Как Москва?..» (из цикла «Два стихотворения»), 1984
И о той, кто плачет,
говоря так долго:
заступи, помилуй,
говорил я, значит:
хоть мою иголку
затупи, сломай.
Но не ты, прозрачный,
а неона жи́ла,
буквами мигай.[30]
